Книга Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова

Вместо этого я сажусь на землю и начинаю смеяться. Отчаянно, взахлеб… Девчонка смотрит с ужасом, инквизитор с брезгливой опаской — не знает, чего ждать от свихнувшегося колдуна. А я, отсмеявшись, достаю нож и отмыкаю замок на кольце вокруг щиколотки Катрин. Потом освобождаю руки.

Когда Катрин отползает в сторону, я оборачиваюсь к инквизитору, любуясь, как тот едва заметно вжимается спиной в Камень.

— Вот не поверишь, — говорю с насмешливой доверительностью. — Я всего лишь хотел подработать. Мне тоже сказали, что здесь расшалились боуги. Просто деревенские боуги!

Смех снова рвется наружу: я слишком давно не смеялся, да и сейчас не то место и время. Но очень уж забавно смотреть на лицо инквизитора, когда я втыкаю перед его сапогами нож охотника.

— Дальше сам справишься.

— Подожди! — звучит за спиной.

— Ну, что еще? — устало оборачиваюсь я.

— Почему? Почему ты меня не убил?

А ведь ему и в самом деле это важно. Гордый упрямый дурак. Пока думал, что умрет, держался, а сейчас не может понять. И не поймет, церковник же.

— А что, надо было? — лениво интересуюсь я. — Лучше молись, чтобы снова со мной не встретиться.

— Почему не убил?!

Он подается ко мне, все еще связанный и невольно морщась от боли.

Потому что кто-то должен вернуться и рассказать о Холодном Камне. Это я в силах устоять перед вкрадчивым шепотом, обещающим что угодно за совсем не большую цену. А забредет сюда завтра кто-то еще — и все начнется снова. Я не могу забрать Камень, он слишком велик. Значит, пусть это сделает Инквизиториум. Увезет, разобьет, отмолит и освятит… Главное, чтобы Холодный Камень перестал шептать. Но инквизитору я этого не скажу.

— Мне заплатили за боуги, — скучающим тоном сообщаю ему. — А не за троих болванов, которых одолел деревенский охотник с дурачком-пастухом на поводке. Хотел бы я послушать, как ты будешь рассказывать это в капитуле. Не забудь добавить, что твою шкуру побрезговал снять Грель Ворон, который передает магистру Игнациусу привет и советует лучше дрессировать своих овчарок. Не всегда же у меня есть время и настроение делать вашу работу.

А еще я не могу сказать в его искаженное яростью и унижением лицо, что мне просто стыдно. Меня, лучшего некроманта Арморики, едва не принес в жертву тот же самый деревенский охотник. Повезло, что маленький скучный сборщик налогов пошел следом по ночному лесу и сделал то, что не смог малефик Ворон. Стыдно, смешно и противно. Погонял боуги, называется. Будешь вспоминать это долго, Грель. Каждый раз, когда снова решишь, что ты великий колдун и непревзойденный темный мастер. Но будешь вспоминать и другое. Как Холодный Камень шептал тебе, обещая власть, месть, свободу — что угодно, только отдайся ему телом и душой. И как ты устоял, потому что не хотел оказаться слабее деревенской травницы и церковного пса. А за такой урок — грех не заплатить. Живи, инквизитор. Может, еще встретимся.

Глава 22. Горящие мосты

Западная часть герцогства Альбан, баронство Бринар,

двенадцатое число месяца дуодецимуса 1218 года от Пришествия Света Истинного

Замок Бринар, нежеланное наследие, так и не ставшее домом, решено было покинуть на рассвете. Ночью, по-воровски, а не законными хозяевами, они собирались в дорогу, прячась от всех, кроме Агнесы и двоих слуг, приведенных ею. С экономкой Женевьева накануне имела долгий и тяжелый разговор, отослав Эрека побыть с Энни. Сын перечить не посмел, только глянул на экономку волчонком — того и гляди оскалится. Никому в замке он не верил и даже не скрывал этого.

Не верила и Женевьева, но понимала, что старая Агнеса далеко не глупа и вовсе не горит желанием отдать сытое и теплое место кому-нибудь из монастырских пройдох. Это вдове барона без Агнесы, знающей в замке каждый уголок и каждого мальчишку-гусопаса, никак не обойтись, а отцу Экарнию настырная и властная экономка только помеха. Конечно, выдай она Женевьеву с детьми, вошла бы у настоятеля в милость, да вот надолго ли?

Понимала это и сама Агнеса, потому, недовольно поджав и без того узкие губы, слушала внимательно. И с тем, что управу на монастырь следует искать у инквизиции, хоть и нехотя, но согласилась. Псы господни страшны грешникам и нечисти, но и к тем, кто пятнает рясу корыстолюбием и прочими грехами, тоже весьма не милостивы. «Встречный пал в сторону лесного пожара» — вспомнила Женевьева слова Эрека и содрогнулась от своих нечестивых мыслей.

— И то верно, бежать вам надо, госпожа баронесса, — высказалась, наконец, экономка, перебирая связку ключей на поясе. — Уж простите, а здесь мы вас не убережем. Когда еще дитя в возраст войдет, помоги ему Свет родиться здоровеньким. А до того монастырские здесь будут хозяйничать, как в своих подвалах. Господин барон-то крут был, ох и крут! А и то ему иногда тяжко приходилось. У отца Экарния старший брат — секретарь самого светлейшества архиепископа. Вам ли с такими людьми тягаться?

Экономка была столь убедительна в рассуждениях, что хоть и повторяла то, что Женевьева сама себе твердила который день, а невольно закрадывалось подозрение, не хочет ли Агнеса и впрямь сменить хозяина. Да, отец Экарний прежней воли ей не даст, но понятливые и послушные слуги нужны всем. Женевьеву даже затошнило от страха, стоило представить, что она снова попадет в монастырь. Пусть и не в подвал, но под заботливый и очень старательный пригляд отца настоятеля, для которого она и ее дети — кость в горле.

Но без помощи экономки им было не вырваться, и Женевьева, превозмогая страх, от которого низ живота сводило болезненной судорогой, пообещала Агнесе, что в столице найдет управу на монастырь и непременно вернется в замок — рожать будущего барона Бринар.

— Хвала Свету Единому, — осенила себя стрелой экономка, услышав от бестрепетно лгущей Женевьевы, что матушка Рестинат сказала с полной уверенностью — мальчик. — Наследник.

А в памяти ломкими тяжелыми льдинками стыли слова человека из часовни: «Сын или дочь Бринара не будут владеть его наследством, если я не могу владеть своим». Нет, бежать отсюда! Бежать как можно дальше! В столицу, где, по слухам, умирает король Ираклий. Затеряться в суматохе по случаю коронации наследника, спрятаться, забиться в какую-нибудь нору, а потом уехать в Молль. Не найдет! Ни за что не найдет в славной и священной земле, в которой нет уголка, где не слышался бы трижды в день звон святых колоколов. Бежать, как из горящего дома, не думая о богатстве, спасая лишь самое ценное — детей. Детей…

Хлопотала Агнеса, собирая в дорогу теплое шерстяное белье и чулки, плакали прозрачно-желтыми восковыми слезами свечи, которых экономка больше не жалела для нежеланной, но необходимой хозяйки замка. А Женевьева бездумно перебирала шкатулку с рукодельем, остановившись лишь от резкой боли — слишком сильно сжав клубочек шелковых ниток, уколола палец спрятавшейся в нем иголкой. Вздрогнула, глянула, будто удивляясь, на выступившую каплю крови, поспешно бросила нитки обратно в шкатулку, чтобы не испачкать белоснежный шелк. Глубоко вдохнув и выдохнув, чтобы успокоить забившееся вдруг сердце, окликнула Агнесу: